фамилию. Делать нечего, обозначил и фамилию. Она вдруг покраснела и воскликнула: «Так вот Вы какой! Я зачитываюсь вашими очерками. Пишите здорово, не скрываете недостатков, прямо не в бровь, а в глаз». Посмотрела на меня восхищенно, а в глазах ее вдруг зажегся зеленый огонек. Я уловил момент, а вот жена ничего не заметила. И очень хорошо, а то бы скандал произошел с выдиранием волос и царапинами по всему лицу. Это в лучшем случае. Вы жену мою не знаете, а я-то знаю прекрасно, правда не до конца.

И вот с этого момента стала нас Маргарита уговаривать, чтобы наплевали мы на эту Рыбницу и поехали с ней в Вадловы Воды, курортное местечко под Кишиневом. Она отдыхает там постоянно, потому что лучшего места не встречала. Снимает комнату у знакомых молдаван, таких хороших, таких хороших, что роднее родных. И нас там примут с распростертыми объятиями, потому что мы ее друзья. Я поразмыслил, прикинул то да это, и согласился. Правда, если жена не против. Жена не против, а зря, совсем нюх потеряла. Такие вот дела.

А вот и Кишинев! Въезжаем в вокзал, перрон медленно ползет навстречу и останавливается. Пассажиры вываливаются из душных вагонов на волю, где хотя и жарко, но ветерок свежий и аромат цветов. Мы тоже сходим, с трудом выволакивая три чемодана Риты, тяжелые до безобразия, как будто там гири лежат. У нас чемоданчик легкий, да две сумки, да рюкзак, где всякая чепуха напихана, вроде зубных щеток, купальников, да тапочек. Мы сходим, а навстречу нам, приплясывая, живописная группа.

Впереди с подносом, покрытом расписной салфеткой, уставленным парой бутылок вина и графином с прозрачной жидкостью, очевидно водкой, живописный мужчина лет пятидесяти. В пиджаке, при галстуке, шляпе с петушиным пером и в хромовых сапожках. Усы закручены, как у Буденного, а глаза как черные маслины, с поволокой. По бокам два высоких молодца лет двадцати — двадцати пяти. Светло-русые, с большими голубыми глазами. Красавцы да и только. И мальчик лет десяти, тоже блондин, но с темно-карими глазами. Этот мальчик наяривал на скрипке венгерский чардаш, да так зажигательно, что мы волей-неволей стали притоптывать и поводить плечами. И люди вокруг нас поддавались чарам волшебной мелодии. Тоже притоптывали и поводили плечами. А дочка моя, четырехлетняя Маша, та вообще в пляс пустилась. Маргарита живо перезнакомила нас, упомянув зачем-то, что я писатель и приехал лишь затем, чтобы написать роман про Молдавию. К чему это все, тем более ложь неприкрытая. Но ей видней.

Парни оказались сыновьями Григория, Михаилом, Владимиром и Колькой. Вот никогда бы не догадался, что это его сыновья, потому что он черняв и невысок, а эти наоборот, светловолосы и рослы, просто русские молодцы, иначе не скажешь. Поочередно мы причастились из графина с водкой и бутылок с вином, расцеловались, как родные, и пошли к стоянке такси. Забыл упомянуть, что у старшего, Михаила, не было кисти левой руки. Как же так! Такой красавец и инвалид. Но ничего, прихватил ловко правой рукой Ритин чемодан, и потащил, правда, заметно напрягаясь. Еще бы, чемоданчик на полцентнера тянет. Володя второй чемодан понес, покрякивая. А Григорий третий потащил, чуть не волоком. Чего у нее там в этих чемоданах, просто интересно. Взяли два такси, так как народу было многовато. И поехали меж холмов в виноградниках и персиковых садах по витиеватой дороге, проезжая поселки, носящие названия сортов винограда и молдавских вин. Поселок Гратиешты, село Совиньон, и так далее. Въезжая в Вадловы Воды мы распевали песни, смеялись по любому поводу, и вообще, вели себя легкомысленно. А всему виной жара, хорошее настроение, ветерок в окошки и, наверное, бурная встреча в наших головах водки и вина.

Подъезжаем к дому Григория, приютившемуся чуть ли не на вершине высокого холма, скорее горы, а там нас уже встречают хлебом-солью. Родители Григория, старички, и жена, голубоглазая светло-русая Мария. На веранде длинный стол накрыт, лавки расставлены, бутыли с белым и красным вином зазывно поблескивают. Чем-то вкусным попахивает, от этих запахов слюна вдруг во рту копиться стала, только и успевай сглатывать. Отдохнули мы с дороги немного, умылись и за стол уселись. И понеслось. Гриша ходит с полотенцем на плече вдоль стола и все подливает винца, чтоб бокалы пустыми не прозябали. Но сам не пьет, потому что обычай у них такой, гостей угощать, а хозяину трезвому быть. А Мария закуски подкладывает, болгарский перец в нескольких вариантах, курицу жаренную с мамалыгой и кисло-сладкой подливкой, квашенные баклажаны и прочее, прочее, прочее. Очень вкусно!

К вечеру петь стали, потом плясать под Колину скрипку. Потом Коля куда-то делся. А на скрипке стал играть дед, здорово играть. И все больше еврейские мелодии. И мы танцевали танец «Семь сорок», платочками махали, как настоящие евреи. А дед-то, отец Гриши, евреем оказался. Интересно. А мать чистая молдаванка, ни слова не знающая по-русски. Однако вполне понимающая, чего от нее хотят. Тоже «Семь сорок» станцевала, и очень даже зажигательно. Потом, потом… все, дальше ничего не помню.

Иду через снежную равнину, солнце на горизонте стылое как луна. Стужа жестокая. А я бреду, увязая в сугробах, и чувствую, что околеваю. И голос откуда-то скрипучий, неприятный: «Не холодно ли тебе, человек?» А я со злостью отвечаю: «Холодно, сволочь такая! Перестань меня морозить!» И тут просыпаюсь. Просыпаюсь от холода. Сижу на земле, прислонившись спиной к сараю, озноб пробирает, зуб на зуб не попадает. Солнце едва показалось из-за холма, красное и совсем не жаркое. Да, ночь холодная была. Вот тебе и юг. Голова тяжелая, как чугун, во рту привкус отвратительный.

С трудом встал, подошел к праздничному столу. Мама родная, не стол, а помойка какая-то. Куриные кости валяются, тарелки грязные с натыканными окурками, стаканы на боку улеглись в лужицах пролитого вина. Гриша щекой и одним усом в блюде с подливкой пристроился. Чему-то во сне улыбается и храпит с присвистом. Нахрюкался все-таки, а говорил, что у них так не принято. Бывает. Тут же, подложив под щеку ладошку, Маргарита спит, ровно посапывая. Сколько же мы выпили? А я скажу: два ведра сухого вина, не считая крепленого. Лихо. Хорошо отпуск начинается, нечего сказать. Надо умерить пыл, а то добром не кончится. А Маргарита, надо сказать, любого мужика перепьет, хотя ей по должности так положено. Прораб он и есть прораб. Я многих знал, и почти все пили крепко, но голову не теряли. А мне надо с ней поосторожней, а то и до греха